Календарь истории. 27 сентября: началась трагедия Бабьего Яра

27 сентября 1941 г. в оккупированном Киеве был обнародован приказ коменданта под названием «Усим жидам города Кыева». Евреям приказывалось собрать необходимые вещи и явиться на сборный пункт в районе Бабьего Яра «для эвакуации». Так началась трагедия Бабьего Яра.

Впервые о ней рассказал Анатолий Кузнецов, написавший в тульский период своей жизни произведение, которое так и называлось: «Бабий Яр». Оно принесло ему всемирную известность. Даже с учетом многочисленных купюр, сделанных советской цензурой, это и тогда была одна из лучших книг о войне. В нашей стране впервые в полном варианте роман был издан только в 1991 году. А в Киеве, в Бабьем Яре, поставлен памятник Анатолию Кузнецову. Это маленький мальчик, одетый, как большинство его сверстников в 1940-х годах, который при свете фонаря читает вывешенный на стене дома тот самый приказ киевских оккупационных властей: «Приказывается всем жидам города Киева явиться...». Рядом другая надпись: «Чтобы прошлое не повторилось, имей смелость посмотреть ему в глаза — вся правда в романе-документе Анатолия Кузнецова». Мальчик совсем невысокий, ростом 165 сантиметров, и каждый может встать рядом, чтобы перенестись в то время.

«Все в этой книге – правда, – писал во вступительной главе автор. – Когда я рассказывал эпизоды этой истории разным людям, все в один голос утверждали, что я должен написать книгу. Но я ее давно пишу. Первый вариант, можно сказать, написан, когда мне было 14 лет. В толстую самодельную тетрадь я, в те времена голодный, судорожный мальчишка, по горячим следам записал все, что видел, слышал и знал о Бабьем Яре. Понятия не имел, зачем это делаю, но мне казалось, что так нужно. Чтобы ничего не забыть. Тетрадь эта называлась «Бабий Яр», и я прятал ее от посторонних глаз.

После войны в Советском Союзе был разгул антисемитизма: кампания против так называемого «космополитизма», арестовывали еврейских врачей-«отравителей», а название «Бабий Яр» стало чуть ли не запретным.

Однажды мою тетрадь нашла во время уборки мать, прочла, плакала над ней и посоветовала хранить. Она первая сказала, что когда-нибудь я должен написать книгу. Чем больше я жил на свете, тем больше убеждался, что обязан это сделать.

…Я пишу так, словно даю под присягой юридическое показание на самом высоком честном суде – и отвечаю за каждое свое слово. В этой книге рассказана только правда – ТАК, КАК ЭТО БЫЛО.

…Вырос я на окраине Киева Куреневке, недалеко от большого оврага, название которого в свое время было известно лишь местным жителям: Бабий Яр. Как и прочие куреневские окрестности, он был местом наших игр, местом, как говорится, моего детства. Потом сразу в один день он стал очень известен. Два с лишним года он был запретной зоной, с проволокой под высоким напряжением, с концентрационным лагерем, и на щитах было написано, что по всякому, кто приблизится, открывается огонь.

Однажды я даже побывал там, в конторе концлагеря, но, правда, не в самом овраге, иначе бы эту книжку не писал. Мы только слышали пулеметные очереди через разные промежутки: та-та-та, та-та… Два года изо дня в день я слышал, и это стоит в моих ушах сегодня. Под конец над оврагом поднялся тяжелый, жирный дым. Он шел оттуда недели три. Понятно, что когда все кончилось, мы с другом, хоть и боялись мин, пошли смотреть, что же там осталось.

Это был огромный, можно даже сказать величественный овраг – глубокий и широкий, как горное ущелье. На одном краю его крикнешь – на другом едва услышат. Мы знали этот ручей как свои пять пальцев, мы в детстве запруживали его маленькими плотинами – «гатками», и купались. В нем был хороший крупнозернистый песок, но сейчас он был весь почему-то усыпан белыми камешками.

Я нагнулся и поднял один, чтобы рассмотреть. Это был обгоревший кусочек кости величиной с ноготь, с одной стороны белый, с другой – черный. Ручей вымывал их откуда-то и нес. Из этого мы заключили, что евреев, русских, украинцев и людей других наций стреляли выше. И так мы долго шли по этим косточкам, пока не пришли к самому началу оврага, и ручей исчез, он тут зарождался из многих источников, сочившихся из-под песчаных пластов, отсюда-то он и вымывал кости. Овраг здесь стал узким, разветвлялся на несколько голов, и в одном месте песок стал серым.

Вдруг мы поняли, что идем по человеческому пеплу. Рядом тут, размытый дождями, обрушился слой песка, из-под него выглядывали гранитный тесаный выступ и слой угля. Толщина этого угольного пласта была примерно четверть метра».

О времени, когда писался «Бабий яр», в своих воспоминаниях рассказал известный тульский поэт Владимир Лазарев.

«Мы были под неусыпным идеологическим наблюдением со стороны партийных органов и КГБ. Толя Кузнецов буквально изнывал здесь. Он заметил, что за ним следят, и нервничал. Следящие хотели знать даже то, что мы еще не написали, что творится в головах наших и душах. Кузнецов к этому времени – к середине шестидесятых годов – заканчивал роман-документ «Бабий Яр». Работал он над ним так: сперва наговаривал рождающееся содержание романа двум сменяющим друг друга стенографисткам, а затем правил расшифрованный текст и потом еще раз правил, отделывая детали, вставляя в роман по ходу действия подлинные документы того времени, сохранившиеся в архивах.

Он выбрал этот метод не только для того, чтобы сохранить живую интонацию рассказчика, но и для того, чтобы не упустить ни одной подробности. Во время немецкой оккупации Киева Толя, тогда еще подросток, был свидетелем многого, связанного с Бабьим Яром, и теперь страстно желал высказаться во всей полноте и точности, не исказив ничего ни на йоту. Но это, как и следовало ожидать, в советских условиях оказалось невозможным.

…Позже, в Лондоне, в первом полном издании романа, обращаясь к читателям, автор писал: «Первоначально рукопись этой книги я принес в журнал «Юность» в 1965 году. Мне ее немедленно – можно сказать, в ужасе – вернули и посоветовали никому не показывать, пока не уберу «антисоветчину», которую поотмечали в тексте». И дальше – о жизни литератора в СССР: «Воевать за каждую фразу, торговаться, дописывать идейщину мне приходилось всегда».

В редакции «Юности» началась «работа» с рукописью: «...порой за их разноцветными исправлениями не видно было текста». Когда Кузнецов увидел, что из «Бабьего Яра» выброшена четверть особо важного содержания, он решил забрать свою рукопись. Но ему не отдавали. И тогда в кабинете главного редактора журнала Бориса Полевого, вне себя от ярости, Толя выхватил изуродованную рукопись и бросился на улицу. Рвал ее в клочья и набивал ими встречные мусорные урны.

Но в редакции оставались другие экземпляры рукописи-калеки. И в 1966 году в таком виде роман был опубликован в «Юности».

…У Кузнецова оставался, однако, неискаженный вариант рукописи, и он продолжал над ним работать, стилистически улучшать, добавлять новые факты, не думая ни о какой цензуре. Хранить это у себя он не мог: во время его отъездов у него в доме делались обыски; был подожжен и сгорел его кабинет.

Главную рукопись «Бабьего Яра» он переснял на фотопленки, а саму рукопись в стеклянных банках зарыл в лесу, кажется, в окрестностях Ясной Поляны. Толя был как загнанный зверь. Перестал пользоваться общественным транспортом. Стал везде ездить на велосипеде».

Анатолий Кузнецов провел в Туле около десяти лет. На тульский период жизни был экранизирован один из его рассказов, который вышел в прокат под названием «Мы, двое мужчин» и был написан «Бабий Яр».